- Какой, с Вашей точки зрения, самый глупый, если не дурацкий, секрет имеется у Вас в закромах?
Стивен крепко задумался. На самом деле у него секрет, такой уж, чтоб прям секрет, был только один А остальное... О чём таком ещё он не мог рассказать? Да обо всём, по сути, мог. А потому, перебрав свои нынешние тайны, Тод пустился в воспоминания, стараясь припомнить что такого ему доводилось скрывать в течении жизни. Припоминались всякие глупости. И то, они секретами не считались.
От военкомата разве что он скрывал, что по мальчикам. От родителей скрывал наркозависимость, от жены... Стивен прикусил губу, чтобы не рассмеяться.
- Знаешь, Горди, а я вот и припомнить ничего толкового не могу. Ну, разве что то, что от жены я скрывал, что она моя первая женщина. Всё равно бы не поверила. А объяснять ей, откуда у меня столько навыков в постели... В общем, если бы рассказал, то мы бы и не женились. Она была барышней из воспитанной семьи, а потому геи казались ей больными людьми. Ну, по крайней мере долгое время. А потом она как-то втянулась, свыклась с тем, что ей приходится сосуществовать с этими извращенцами в одном обществе, и даже стала от этого кайф получать. Но тогда уже и смысла рассказывать не было.
Тод отхлебнул немного кофе и прикусил губу, мозгуя надо вопросом.
- Ладно. Тогда давай так... Когда ты начал рукоблудствовать и о чём тогда думал, если думал?

Стивен моргнул растеряно, помотал головой - не послушалось ли. Потом начал едва не истерично грызть губы, чтобы не рассмеяться. Но всё таки не выдержал и хохотал до слёз. Он просто живо себе представил, правда не Горди, а какого-нибудь ботаника тщедушного в очках в роговой оправе и боксерах, в которые пять таких поместится, дрочащего на учебник квантовой физики, или, к примеру, на таблицу Менделеева, постанывая "О, да, доктор Менделеев! Да, сделайте это с моим мозгом ещё раз!"
Отсмеявшись, он вытер слёзы с глаз, проморгался и постарался сосредоточиться. Бурная фантазия немного мешала, но минуте на пятой вернуть лицу если не серьёзность, то хотя бы более ли менее адекватное выражение получилось.
- Прости... просто это... - он выдохнул, борясь с новой волной смеха. - Это так мило, Горди... Что же до парней... А чёрт его знает. Наверное, оно во мне всегда было. Но первые активные действия я начал проявлять лет в тринадцать, когда познакомился с Чарльзом. Конечно, ничерта мне не обламывалось - слишком я мелким был. Но к шестнадцати я окончательно утвердился в своих наклонностях и потерял, так сказать, девственность. Ничего интересного, по сути. Хотя бы потому, что я лично глубоко убеждён, что люди от рождения бисексуальны и подобные склонности в них заложены изначально. Хм... что бы тебя такого спросить-то...Как по-твоему, какова твоя сексуальность по 10-тибальной шкале? В плане насколько ты заинтересован в сексе. И почему именно такой балл ты выбрал?

- А как по мне - то все десять с плюсом при полной поддержке судейского комитета, - улыбнулся Стив, потушил в пепельнице окурок и снова закурил. Ему нравилось наблюдать за смущённым Гордоном. Нравилось слушать что и как он говорит. И один только вид парня сам по себе вызывал в мужчине довольно неоднозначные переживания и желания. Хотя нет. Однозначные в данный момент, но не очень приличные. Или даже совсем не приличные.
- О чём я мечтал? - Стив запоздало принюхался и понял, что в самый раз было бы помешать рагу. Вот только условия гласили: надо ответствовать, глядя в глаза. - А о чём мечтают парни в 19 лет? Перевернуть мир вверх дном. Избавиться от бюрократии, отменить войны, легализировать траву и назначить столицей мира Вудсток. Я, как и все ребята из моего окружения, мечтали жить без бед, заниматься тем, что по душе, путешествовать и распиздяйствовать. Ветер в голове, никакой ответственности и мыслей о грядущем дне. Счастливые времена, когда хорошо было "здесь и сейчас". И это самое "здесь и сейчас" было 24 часа в сутки, 365 дней в году. Молодые, зелёные, мы мечтали о дорогах и свободе, о силе и о чести. О приключениях на свои задницы. О любви, и хорошо бы, если бы её - много. Каждый из нас был реинкарнацией Иисуса. Думаю, лет до 33 я им и оставался. А потом постарел.
Вроде бы ответ был закончен, а потому Стив поднялся, подошёл к плите, перемешал содержимое кастрюли, сделал огонь ещё меньше, поразмыслил и вовсе его выключил, решив, что и так дойдёт.
- Как далеко ты можешь зайти в изощрённости ласк и действий в принципе в состоянии крайнего возбуждения?

Стив затянулся и замолчал. Надолго так. Наверное, сигареты на полторы. Несколько раз отхлебнул кофе, почесал затылок, потёр подбородок, помассировал переносицу. Зажмурился пару раз до слёз. На самом деле он просто пытался собраться с духом и подобрать слова. Слова не подбирались, а дух как-то расщепился и микрочастицами разлетелся по всем уголках организма. Сейчас Стивен сам себе напоминал трусливое нечто, не слишком достойное называться человеком. Во-первых, потому что боится. А во-вторых, потому что новая волна отборного отвращения к самому себе накатила и застряла в горле шипастым шариком.
Очередной щелчок зажигалки. Очередная крепкая затяжка и рука тянется к бутылке коньяка.
На мужчину сейчас глянуть страшно. Бледный, нервный. Движения какие-то ломкие, угловатые, будто он старается сцепя зубы перенести сильнейшую ломку. И глаза как-то выцветают, подёргиваются сизой поволокой влажных отблесков. Губы, и без того бледные, сейчас кажутся мертвенно белыми, сжатыми в безжизненную полоску, больше напоминающую рубец, символ молчания. Взгляд лихорадочно мечется по поверхностям, ни на чём не задерживаясь, и то похож на взгляд затравленного зверя, то наоборот - полнится безумной решимостью.
Всё это продолжается секунд пять. А после Стив закрывает глаза. Глубоко затягивается и медленно выдыхает, приводя себя в порядок. Медленно размыкает сомкнутые веки и впивается иглами зрачков в лицо Гордона.
- Что меня гложет? - усмешка. Немного хмельная, недобрая. И дело совсем не в Лавейене. Дело в нём самом, и мужчина чётко даёт это понять. - Понимаешь, парень, есть такие вещи, которых нельзя совершать. Нельзя бить в спину, нельзя обижать женщин, нельзя насиловать детей и так далее. Так вот, иногда человек сбивается с дороги. Он летит вниз по наклонной, и не сознаёт, что происходит вокруг. Он пребывает в каком-то своём экстатическом мирке, а реальность для него перестаёт быть реальностью и пробегает как-то совсем фоном. А потом, когда человек приходит в себя и понимает, что натворил... Хочется требовать смертной казни, но совесть говорит, что смерть это скорее облегчение, чем должное наказание.
И снова дрожащая рука подносит к губам бутылку коньяка, только Тод не моргает, а продолжает смотреть на парня напротив, будто тот является единственной точкой опоры в этом мире.
- Было время, когда мне казалось, что мир рушится. Семья стала бременем, жена - в частности. Все люди, которые были мне дороги начали покидать мою жизнь. Кто-то умирал, кто-то уезжал навсегда, кто-то просто терялся. Для меня это было невыносимо. Но больше всего, разумеется, по мне ударила смерть Чарльза. Он во всём был моим учителем и, признаться, единственным постоянным любовником. Мне на ту пору было тридцать. Ему - около шестидесяти. В общем я сорвался. Совсем. Пустился в все тяжкие. Жена как раз укатила в Майами, а Чеза со мной оставила. И вот представь: я упиваюсь, ширяюсь, нюхаю, курю. Я по стенам лажу и с ума схожу, хватаю передозы... В общем сломался я тогда. Конкретно сломался. Представляешь, чего я тогда натворить мог? Представил? Так вот, умножь на два.
Стив сделал паузу. Ему надо было немного отдышаться, чтобы решиться на последний рывок и додавить из себя эту чёртову правду, которая грузом висела на его шее, медленно затягивая петлю все эти годы.

- Вот только... - Стив прокашлялся, потому, что голос предательски хрипел до полной неузнаваемости. - Только сына у тебя не было. И он не пострадал... Я... знаешь, я очень надеюсь, что... Что он действительно не вспоминает обо мне.
Нет, в конечном итоге он струсил и отделался общими фразами. Но на большее сейчас он был просто не способен. Это была тихая истерика, разрывающая изнутри, вырывающаяся наружу ознобом.
Хаотично и слепо мужчина гладит мальчишку по плечам, прижимает к себе, будто цепляясь за него, видя в нём своё спасение хотя бы на этот момент, в эту ночь. Нет. Не так. Не то, чтобы Стив сейчас, здраво рассуждая, использовал Гордона во имя собственного утешения. Он просто подсознательно замещал Лавейеном всё то, что рушилось внутри. Кажется... Хотя да, скорее всего просто кажется, но Тод чувствует, как по щекам катится горячая влага, как разъедает глаза.
Говорят, что мужчины не плачут. Врут. Но как, чёрт побери, всё оно должно было накопиться, наболеть, чтобы у такого олдового перца, крутости которого завидует Чак Норис, случился вот такой, мать его, срыв. Искренний. мощный, отдающий чем-то большим, чем апокалипсис. И всё-таки, наверное, к лучшему. С этим ознобом тело покидало и напряжение, судорожное и болезненное. Взамен - образовывалось тянущее, тяжёлое опустошение. Но пустоту можно наполнить. Это уже не так опасно. Больше похоже на постоперационное состояние после выписки из реанимации. А значит - будет жить.
Стивен шмыгнул носом, потёр лицо ладонями, растирая влагу и постарался улыбнуться.
- Прости... Что-то я совсем... Того... Сдал. Не обращай внимания. Сейчас пройдет.

Стив крепко обнимает мальчишку. До того, что, кажется, сейчас просто сомнёт его в объятьях, перекрывая кислород, до хруста в рёбрах. Прижимает к груди и гладит, гладит. Что-то сбивчиво и неразборчиво шепчет. Сейчас всё происходит как-то очень быстро. В голове мечутся, вспыхивают и пеплом рассыпаются образы. Всего его трясёт, как на электростуле. Он больше не сдерживается. Да и не понимает в принципе, что сейчас происходит.
Это как будто возвращение во все приходы и все ломки одновременно. Когда тебя выворачивает наизнанку и ты в рапиде проживаешь всю свою жизнь. Сначала - назад, до колыбели, сквозь все гадости, а больше - горести, каждую сцену прокручивая с особой тщательностью, а потом - обратно, в данный момент, раскладывая паззлы воспоминаний по местам, впечатывая их фундаментально и остро, втромбовывая в историю личности. И когда разум возвращается из своего агонизирующего трипа в настоящее, приходит нечто вроде прозрения.
Ярчайшая вспышка разрывается внутри, выжигая всё подчистую, оставляя дрожащую и тихо судорожно всхлипывающую оболочку, в которой всё ещё носятся эхом отголоски. Но далёкие, почти неощутимые. Они болезненны в своём множестве, и сейчас хочется сдохнуть как никогда. Но инстинкты запрещают. Они работают в каком-то своём нездоровом режиме, подменяя прошлое нынешним а нынешнее - прошлым.
Кажется, Стивен сейчас совершенно не понимает своей силы, когда в порыве отчаянной нежности сжимает плечи Гордона, явно оставляя на них синяки, когда покрывает лицо горячими сухими поцелуями. Это, наверное, намного страшнее любой ломки и прочих ужасов, которые можно было увидеть, пережив войну. Человек сгорающий заживо, человек болеющий этой одной минутой. Патологический жар, лихорадочная дрожь. Совершенно неконтролируемые слова, действия, движения.
Наверное, так и происходит катарсис - очищение болью. Сколько раз с тех пор Стивен очищался подобным образом? Десятки, сотни, тысячи раз. Только тогда никого не было рядом. А сейчас - был Гордон. Мальчишка, которому скоро будет непростительно стыдно смотреть в глаза.
- Прости меня, ладно? Пожалуйста... Мне очень это нужно... Прости...

А Стивен не пытается уйти от кулаков и ногтей. Наоборот - раскрывается, подставляется, будто бы даёт полный карт бланш: "делай со мной всё, что захочешь. Я это заслужил." И наперекор такой незначительной сейчас боли, окутывающей физическую оболочку, всем телом, всей душой льнёт к своему мальчишке. Он не знает, что будет потом. Для Стивена сейчас этого "потом" просто не существует. Есть сейчас, тесно переплетённое с когда-то, с каждой секундой взрывающее новые и новые пласты всего того, что копилось, слёживалось внутри на протяжении долгих почти пятнадцати лет.
Самое страшное для мужчины, это окончательно признаться себе в том, что, чёрт побери, ему это нравилось. Ему всё это нравилось от начала и до конца, и если бы ему довелось снова оказаться там, в угаре наркотического экстаза, он бы сделал это снова. И снова. И именно это осознание убивало его столько лет, медленно но уверенно сводя в могилу. Сейчас Тоду кажется, что смерть близко, как никогда. И просит прощения от всей души. Не за свои действия, нет. За то, что он мог бы погрузиться в это и повторить. За то, что действительно болен каким-то невнятным образом. За то, что пропитан этой  грязью, вызывающей рвотные позывы, за то, что видит это во сне и просыпается в холодном поту, слезах и собственном семени.
Да, ему было за что ненавидеть себя. Была причина каждый раз спускаться под землю. "Под землёй - место для трупов. Для живых - солнце" - так говорил ему когда-то Чарльз. И вот теперь раз за разом Стив приходил в подземку хоронить себя. И всякий раз делал вид, что не понимает, что делает. Что просто скучает по старым временам. И да, чёрт побери, скучает. Скучает потому что было "до" и потому, что было. А после - жил ли Стив до этой ночи? Жил ли всё это время?
Он не отдаёт себе отчёта в том, что уже дорывает на мальчишке футболку. Что слепо шарит губами по его шее и ключицам, что руки скользят по его телу, сжимают, прижимают как самое большое сокровище. Что не прекращает всхлипывать и что-то говорить. Что-то наверняка важное, нежное и невероятно грязное. Стивену больно от того, что он делает сейчас, но он не может и не хочет останавливаться. Он хочет, чтобы в этот раз всё было так, как надо. Чтобы был взрыв. Чтобы был пожар, который сотрёт его, старого сукиного сына с лица земли. Или подарит новую жизнь, ещё один шанс.
Сейчас он ненавидит Гордона и то, что видит в нём. Сейчас он боготворит Гордона и того ребёнка, которому причинили боль - святого и непорочного. Это настолько острый и чувственный, непередаваемый коктейль эмоций, что мужчина просто не способен остановиться или остановить.
- Мальчик мой... мой хороший... пожалуйста...

Для Стивена же нет сейчас ни настоящего, ни ложного. Для него нет прошлого и будущего. Ничего нет, кроме мальчишки, седлающего его, двигающегося, плачущего, умоляющего. Всё это выбивает из колеи. Всё это обнажает нутро и располосовывает его на ленточки и фенечки. Он изучает это гибкое, непростительно желанное тело, он сходит с ума, теряясь в ощущениях, путаясь в временах и собственных переживаниях. Он как никогда прочно увяз в этом по самое горло, но знает, что в этот раз не облажается.
Откуда это знание - неизвестно. Но оно твёрдое и непоколебимое, как пульсирующая до боли напряжённая плоть, затянутая в джинсы. Так, будто больной ложится на операцию и знает: либо он проснётся после наркоза и всё будет хорошо, либо он не проснётся никогда, но хуже уже не будет.
- Я всё... всё сделаю правильно, малыш... нам... нам с тобой... будет хорошо... немного больно, а потом - хорошо... Обещаю... Ты когда-нибудь был... на небе? Ты сможешь потрогать звёзды, хороший мой... - самые нежные слова приобретают солоноватый привкус, отдающий запахом меди. И кажется, что невозможно сказать что-то более пошлое, и в то же время более чистое и наивное. Стив приподнимает Годрона под ягодицы одной рукой, а другой - наспех расстёгивает брюки, высвобождая влажную от смазки и невероятно горячую, едва ли не каменно твёрдую свою плоть.
- Всё... будет.... хорошо, маленький... Всё будет... хор-р-рошо...
Он обнимает мальчишку так крепко, как только может, больно вжимаясь подбородком в солнечное сплетение и почти ничего не различающим взглядом изучая его лицо. Толкается бёдрами вверх, но не проникает. Только вжимается и проскальзывает дальше, скользя влажной раскалённой головкой между ягодиц. Стивен не может сдерживать себя. Стонет хрипло и сладко.
Теперь он знает кто перед ним, но что-то в механизме дало сбой, и теперь Чез Тод из прошлого и Гордона Лавейен из настоящего были одним целым. При чём второй был настолько реален, что в воспоминаниях вытеснял образ заплаканного мальчика с мамиными глазами и папиным подбородком.

Стивен вовремя одёргивает себя, наскоро смачивает пальцы слюной и проталкивает их в мальчишку. Плавно, но одним слитным движением, чтобы хоть немного подготовить, разогреть. Хотя, чёрт побери, куда уж дальше? Кажется, оба уже достигли той температуры, когда белки сворачиваются, когда жизнь уже невозможна.
Мужчина зацеловывает грудь парня, покусывает ключицы, жадно вдыхает его запах. Приподнимает и укладывает на стол, нависая над ним и не прекращая целовать, но теперь уже - в губы. Так, чтобы Горди ничего не видел, так. чтобы не успел испугаться. Будто поцелуй скрасит боль, красиво подретушировав её в сиюминутное ощущение дискомфорта. Он очень старается растянуть парня хорошенько, чтобы не повредить, чтобы не разочаровать. Если ты обещаешь звёзды, то не имеешь права на меньшее. И вот когда Тоду кажется, что теперь можно, он извлекает из мальчишки пальцы и накрепко смыкает их на краю стола до того, что костяшки белеют. И мощно, но не торопясь проникает в него, заполняя миллиметр за миллиметром, пока не войдёт до упора.
- Д-дьявол! - шипит он сквозь зубы, легонько прихватывает нижнюю губу парня, через силу заставляя себя не сжимать челюсти, и начинает двигаться - ритмично, размашисто, с невероятной подачей, едва ли не заставляя мальчишку хвататься за стол или за него самого, чтобы не слететь с гладкой поверхности.

- Бож-же мой... малыш... хор-роший мой... мой...а-агрх! - слова теряются, испаряются вместе с потом, оставляя на майке белые солевые разводы, кокаиновой пыльцой рассыпающейся под пальцами. Стивен двигается, и двигается на пределе, неотрывно глядя мальчишке в глаза. От напряжения, от внутренней сосредоточенности трещат капилляры, заливая глаза пурпуром. Кажется, ещё немного, и что-то внутри даст сбой.
И действительно, несколько мгновений и податливое трепещущее и до боли натянутое нутро Стивена заливает свет, выжигающий всё, оставляющий невыразимую лёгкость и пьянящее счастье. Он будто и не чувствует своего тела, накаляющегося до предела, будто не его сердце громыхает, норовя протиснуться в грудную клетку парня, чтобы стучать с его мотором в унисон. Он тонет в глазах Гордона, растворяется в них не прекращая врываться в его податливое, горячее, пульсирующее удовольствием тело. Стив и сам сейчас захлёбывается этим самым удовольствием, будто пропустил момент оргазма, и тот решил задержаться навеки, наполняя пространство между льнущими друг к другу, тесно переплетёнными телами.
Он кричит, не слыша себя, вторя стонам Лавейена, заполняя пространство симфонией неподдельной страсти, кристально чистого вожделения, переполняющего наслаждения. Тод задыхается, рычит, жадно хватает воздух ртом, и тут же снова выжигает его стоном-криком.
Кажется, мир вокруг вот-вот начнёт рушится, пресытившись зашкаливающей энергией двоих безумцев, самозабвенно отдающихся друг другу. Вот-вот с потолка начнёт сыпаться мелкая крошка, стены сдвинутся со своих мест а земля ходором начнёт ходить под ногами. Но всё это не имеет ровным счётом никакого значения, пока Гордон хочет его, пока Гордону хорошо с ним, пока Стив слышит его крики, впитывая кожей.

Странное осознание, невероятная трезвость и ясность наполняют Стивена, пульсируя с кровотоком.
На какой-то момент он перестаёт ощущать что-либо кроме откровенного восхищения выгибающимся, извивающимся под ним мальчишкой. Стив не чувствует своего тела, не чувствует тяжёлого пульсирующего кома внизу живота. Он проваливается в какую-то невесомость, подобную смерти, только ещё куда более правильную и кристально чистую.
Слова, которые произносит Лавейен взрезают разум, заставляя мысли растечься густым и горячим джемом по всему телу, заменяя собой кислород. Это не правильно, так не должно быть! Но сознание меркнет, сознание отказывает рассуждать и принимать решения. Оно прогибается под гнетом самых честных реакций, не загнанных в рамки человеческого понимания. И с каждым новым движением на вход, с каждым новым рывком бёдер навстречу, с каждым новым столкновением двух разгорячённых, неотделимых друг от друга тел, Тод делается мальчишку своим. Только своим. Безвозвратно своим. Будто выжигая все случайные и прошлые связи, будто переписывая историю юного Лавейена: "ты никогда ни с кем не был - я первый твой мужчина. Первый и единственный. А ты - мой мальчик, Горди. Мой самый милый мальчик. Мой."
- Гордон, мальчишка... Так нельзя... Так... Но, мать твою... Как эт-то хор-р-рошо!..
Очередная вспышка заставляет зажмуриться, выгнуться, напрячься всем телом, каменея. В динамике остаются только бёдра, двигаясь размашисто и уверенно, раз за разом мощно вбивая естество Стивена глубоко в податливое тело мальчишки.
- Я...Горди... Я с-сейчас...Ох, ч-чёрт!..

Располосованная спина, по которой сейчас стекают, щекочась, капельки пота, горит так, будто кислотой обдали. И после момента сиюминутной парестезии ощущения вспыхивают с новой силой и яркостью, вырастая смерчем, всепоглощающей воронкой, зародившейся внизу живота. Давление сейчас, кажется, превышает сотню атмосфер, а сердце и вовсе сошло с ума, и теперь сокращается как-то невероятно быстро и хаотично. Об этом свидетельствует паутина вен, проступивших на висках, шее, руках Стивена. Кажется - напряжение предельное, и вот-вот послышится треск рвущихся мышц и сосудов.
Но механизм выживания срабатывает сам собой, накрывая мужчину невероятно ярким, клокочущим в каждой клетке тела оргазмом. Семя не менее мощными толчками заполняет мальчишку, и под давлением новых и новых возвратно-поступательных движений под напором выжимается на поверхность, щекоча внутренние стороны бёдер и промежность. Кажется, этот поток раскалённой вязкой субстанции - бесконечен, ровно как и способность Тода двигаться.
Он кричит ровно до тех пор, пока не выгорает воздух в лёгких, и потом, но уже беззвучно, зажмурившись до слёз. Падает на грудь мальчишки, прижимаясь щетинистой щекой к нежной коже плеча Лавейена. Трётся, ластится, и кажется, будто наждаком полирует сошедшие с ума рецепторы мальчишки. Он всё ещё двигается, но уже медленнее, с каждым новым толчком сменяя резкость и амплитуду тягучестью, неторопливостью, запредельной сладостью.
- Горди... мальчик мой... Я... гос-споди, кажется я совсем крышей поехал. Останови меня, малыш... Останови, пожалуйста... - с нервным напряжением уходит и ощущение собственного бессилия и обречённости. Остаётся возбуждение, бесконечное желание брать раз за разом, приручать, отдавать, растворяться. Стивен обнимает мальчишку за плечи и тянет на себя, опускаясь на диванчик и усаживая его верхом. Совершенно не хочется отпускать его ни на секунду. Не хочется терять его тепло и чувство этой щемящей близости.
- Д-давай... пок-курим?

- Что мы т... - Стив жадно затягивается, находя в этом единственный способ хоть как-то выровнять к чертям сбитое дыхание. Медленно выдыхает дым в потолок. - ...творим? Кажется, сходим с ума, парень. Окончательно.
Мужчина прикрывает глаза, опускает одну ладонь на бедро мальчишки, аккуратно поглаживая и помогая двигаться. Притормаживая, если Гордон начинал торопиться или наоборот - резким движением бёдер вверх - подгоняя, если тот двигался слишком медленно. Скоро ритм их взаимного движения, плавного, неторопливого, наполненного чем-то древним и возвышенным как танцы жрецов неизвестных богов, выравнивается. Теперь они двое пульсируют в одном темпе, жадно затягиваясь время от времени и выдыхая со стоном.
Тод не гонится за новой вспышкой оргазма. До неё - настолько далеко, что как цель он просто не оправдывает себя. В кои-то веки мужчина искренне наслаждается самим процессом, пропитанным запахами, музыкой и чем-то ещё. Неуловимым, но невероятно важным. Ему нравится ощущать, как головка упирается в бугорок простаты и с нажимом проскальзывает глубже с каждым новым движением бёдер мальчишки, как член Гордона, горячий и влажный, время от времени упирается в живот, оставляя липкий след смазки, смешанной с семенем. Нравится ощущать щекочущее кожу дыхание.
Это сродни медитации, только не той, посредством которой выходишь за собственные рамки, а той, в которой погружаешься в себя и любовника, замыкаясь на общих ощущениях и переживаниях.

Стив и сам сейчас покрыт крупным солоноватыми каплями пота, так, будто только вышел из душа, забыв обтереться. Дыхание - глубокое и ровное, движения плавные, но напитанные какой-то затаённой силой. Он будто в полу-бреду, в полу-трансе, через силу разлепляет слипшиеся ресницы и скользит взглядом, напоненным восторгом и страстью по телу любовника.
Кажется, заниматься сексом с Горди можно бесконечно. Не ради оргазма, не ради остроты ощущений, не ради разрядки, а хотя бы ради того, чтобы видеть до чего мальчишке хорошо. Ради того, чтобы наблюдать за его движениями, за изменением выражения лица, за тем, как под кожей раз за разом пробегают волны дрожи. Это невероятное, эротичное зрелище. Оно разгоняет по венам сладостно-томительное возбуждение, которое нарастает и нарастает, заставляя стонать сквозь зубы и вздрагивать, но не торопиться закончить.
Впервые в жизни Стив не хочет кончать. Он занимается сексом ради секса, ради этой близости, ради восторга, переполняющего тело, которое время от времени сводит сладчайшими спазмами.
- Я тоже не догадывался, Горди... - шепчет он, вплетая пальцы в его волосы на затылке, перебирая, легонько сжимая у корней. - К-как же с тобой...замечательно...

- Гор-рди... Да что ж ты... - вот эта жадность мальчишки до прикосновений и ощущений, его ладони, изучающие тело и совершенно случайно наталкивающиеся на самые чувствительные места, этот захмелевший от страсти и сладости взгляд и приоткрытые губы Лавейена - всё это мощнейший катализатор, пробуждающий всё самое дикое и безумное, что таится внутри Стивена.
Это можно сравнить с ритуалом призвания какого-нибудь древнего чудовища, тёмного полу-бога, который наверняка изорвёт своего призывающего, но взамен отдаст самые острые и сладкие ощущения, даруя какой-то новый уровень свободы и восприятия мира.
Мужчина тихо рычит, чуть прищуривается, чтобы градины пота не заливали глаза, а оттого взгляд становится диким и хищным, плотоядным и обжигающим. Он не знает, как Лавейену удаётся творить с ним нечто подобное. Хотя не так. Он даже не задумывается от этом. Достаточно только отдаться на волю своим ощущениям и принять всё вот так, не гадая и не размышляя. Ответ - убивает вопрос. А вопросы подчас бывают невероятно сексуальными.
Тод подхватывает Гордона под ягодицы, приподнимает, разворачивает на себе, прижимая спиной к своей груди, а потом поднимается рывком, прижимая парня грудью к прохладной поверхности стола. И то, что начинается после - тяжело назвать даже безумием. Это нечто большее, пропитанное эротизмом, мистицизмом и чем-то животно-потусторонним. Мощные ритмичные толчки внутрь, зубы смывающиеся на основании шеи, ладони скользящие по всему телу так, будто ужа пробрались под кожу и сейчас требовательно и грубовато ласкают нервные окончания напрямую.

Если Горди рехнуться ещё только предстояло, то Стивен уже окончательно потерял рассудок. Забываясь, мужчина вбивается в мальчишку с уверенностью и неотвратимостью тарана, прижимая ладонью низ его живота так, будто старается нащупать сквозь кожу, мышцы и трепетное нутро свой собственный член. Это почти невероятно больно, но точно так же невероятно приятно.
Стив двигается на износ, выкладываясь на полную катушку. Вместо дыхания - рычащие хрипы, вместо сердце - раскалённый двигатель, а внизу живота - ядерный реактор за секунду до взрыва. Лавейену действительно может показаться, что Тод сейчас забудет о безопасности, об осторожности и просто растерзает мальчишку в порыве слияния воедино. И эта опасность и риск добавляют пикантных, резковатый мускусных ноток в хитросплетение настоящего.
Если бы сейчас Гордон смог бы посмотреть Стивену в лицо, он бы до конца убедился в том, как мало в этом одскульном бэдгае от человека. Оборотень, привыкший прятаться под маской человеческого обличия, сейчас совершенно не скрывался, щурясь, скалясь и рыча.
- Дав-вай, малыш... ну ж-же, кончай... Иначе... иначе я рискую... тебя... до смерти...

- Да-ах... хочу... Хочу, чтобы ты кончал для меня... - рычит в самое ухо, понимая, что говорить что-либо становится мучительно невозможно. Вибрация собственного голоса разливается по телу, добавляя последнюю каплю в и без того перенапряжённый сгусток удовольствия, сжатый до своей критической массы. В этот момент вдоль позвоночника пробегает крупная, судорожная дрожь, так, будто Стива перетянули плетью поперёк спины, заставляя выгнуться.
Он проникает так глубоко, как только может и замирает. Напряжённый его ствол разряжается очередью мощный толчков семени, передавая свою пульсацию эластичным тугим стенкам мышц вокруг. Тод ни вдохнуть ни выдохнуть не может, ровно как и пошевелиться. Голова наполняется звенящей пустотой, граничащей с бессознательностью.
Мужчина рычит-стонет протяжно, срываясь не то в крик, не то в вой, впечатывая мальчишку в стол так, что тот не может пошевелиться, распятый ощущениями.
Сколько это длится? Кажется, целую вечность. Вечность сладостного оцепенения. Будто мужчина обратился в камень, в котором помимо эстетики и мощи запечатаны все до единого оттенки ощущений и переживаний.

Стивен вдыхает судорожно, так, будто поток воздуха заново расправляет насмерть слипшиеся лёгкие. Медленно, миллиметр за миллиметром покидает пульсирующее и бьющееся в экстатической агонии тело мальчишки и падает на диванчик, откидываясь на спинку, увлекая Гордона за собой, плотно прижимая к груди. Каждая чёртова мышца ноет, как во времена самой зверской крепатуры, спина горит огнём, особенно там, где пот попал в глубокие не успевшие толком подзатянуться царапины. дышать совершенно нечем. Воздух вытеснен ми заменён тяжёлым запахом пота, секса и сигаретным дымом.
Мужчина неосознанно оглаживает подрагивающее хрупкое тело Годри, жадно вдыхает его запах трепещущими ноздрями. Пряди растрёпанных волос липнут к его лбу, ручейки пота катятся по вискам, мелкие капельки поблёскивают влагой над верхней губой. Отголоски оргазма всё ещё заставляют вздрагивать и вместе с напряжением покидают тело, оставляя его неподвижной субстанцией, воли которой не хватит даже на то, чтобы поднять руку или повернуть голову. Язык прилип к нёбу, в горле пересохло и неприятно пощипывало.
- Горди... чёрт бы меня побрал... Я же так закончусь раньше, чем мне казалось, - тихо смеётся, и сиплый смех отражается от стен звуком пересыпающегося песка. Он не упрекает. Скорее всего это некая своеобразная похвала. - Думаю, это не очень весело, если твой немолодой, потрёпанный жизнью любовник скончается на тебе не только в хорошем, но и в самом прямом смысле.

- Нет, спасибо, кофе - слишком сладкий. Горло слипнется нахрен и будет только хуже, - усмехается Стив, обнимает мальчишку ещё крепче и, преодолевая леность и приятную расслабленность, поднимается на ноги, бережно держа Гордона на руках. И дело тут даже не в телепатии. Просто Стивену хочется быть чистым и свежим рядом с Лавейеном, хочется быть почти идеальным, приятным на ощупь и визуально. Ведь далеко не всем нравятся потные и взъерошенные немолодые волки в потёртых джинсах. А о вкусах Гордона Стив знал пока совершенно немного. - А теперь будешь моим навигатором. Где у тебя душ?
Мужчина ещё толком не определился, хочет ли он спать, а так же не совсем помнит, зачем они устроили готовку, но точно знает, что после душа надо будет проветрить кухню и поставить рагу в холодильник. Ещё, наверное, будет хорошо заварить Гордону сладкий чай и накормить печенюшками перед сном. Ну, или не перед сном. Оставалась большая вероятность того, что после прохладного душа Стивен придёт в себя и будет готов говорить до утра. Ну или молчать и думать. Или тискать Лавейена. Но не смотря на неуверенность в некоторых вопросах, план на ближайшее будущее был составлен, а потому ничто больше не забивало голову Стивена. Ничего, кроме восхищения и трепета перед милым и совершенно нереальным мальчишкой, которого он сжимал в объятьях.

- Окей, значит, я буду первопроходцем, - Ствиен аккуратно поставил мальчишку на пол и забрался в ванную, откручивая вентили. Вода была еле тёплой, но как раз именно такая и была нужна Тоду для того, чтобы окончательно придти в норму. Кажется, поначалу она попросту испарялась, соприкасаясь с разгоряченной кожей мужчины, а потому пластик стремительно запотел, устраняя даже намёки на прозрачность. - Мне вода по нраву, а вот для тебя будет холодной, Горди. Потому, если хочешь - подогрей. А если нет, то забирайся к мне, а греться будем под одеялом с горячим чаем.
Обнаружив гель для душа и мочалку, Стив принялся беспощадно надраивать себя, до покраснения, вытравливая из пор остатки пота и тяжёлого пряного и густого запаха секса. Расставаться с ним было немного грустно, но взамен приходила лёгкость и ощущение свежести, подменя реальность и коверкая время, создавая впечатление раннего утра, когда ты забираешься в прохладный душ, чтобы смыть с себя остатки дрёмы.

- А потому, - пояснил мужчина с интонациями папаши, привыкшего давать ответ на любой вопрос невмеру любопытного сынишки, - что рано или поздно любой запах приедается настолько, что ты его уже и не чувствуешь. Знаешь, так парфум подбирают: если ты его аромат на себе не чувствешь через пять минут после нанесения - это твой запах. Только действует он на кого угодно, а сам ты им не насладишься. Вот так и с запахом секса, Горди.
Мужчина улыбнулся, наблюдая за тем, как мило дурачится его визави и в очередной раз понял, что пропал. Мыльчишка был до того живым, тёплым, трогательным, что не возникало ни малейшего желание оставлять его или разлучаться надолго. Совершенно не к месту всплыло в памяти напоминание о том, что завтра с утра надо будет помотаться по городу, а потом пару часов отсидеть в кабинете, выслушивая старых идиотов и подписывая какие-то бумаги, а потому пришлось помотать головой, забавно разбрызгивая капли воды, чтобы выбросить эти мысли к чёртовой матери.
Иногда Стивену казалось, что он излишне болтлив, что часто стоит промолчать ил многозначительно пожать плечами, чем растолковывать всё вопрошающему. Так сохраняется какая-то интрига или ощущение чуда. А когда точно знаешь что да как да почему - жить может стать невероятно скучно. Наверное.

- Кажется, мы с тобой эдак ненавязчиво уже перешли на ты минут пятнадцать назад, там, на кухне, - лукаво улыбнулся мужчина, выжимая из пластиковой бутылки немного шампуня, чтобы как следует намылить волосы, - но если тебе удобно "выкать", то давай обойдёмся хотя бы без "сэр", а то я начинаю чувствовать себя растлителем малолетних. А так... Кофе. Покрепче и послаще. Можешь ложечку коньяка добавить. Для запаха.
Сейчас было легко и весело. И спокойно. Как не бывало давно. Оставаясь наедине с собой Стив погружался в размышления или в работу, он не давал себе отдыхать, потому, что отдыхом на поверхности было безделие, а под землёй - грязь и разврат. Нет, разумеется, время от времени он плевал на всё и спускался на дно во имя утоления некоторых своих потребностей, но желанного разрешения этого напряжения подобные вылазки не приносили. А вот сейчас Стиву казалось, что последний раз он толком отдыхал ещё в прошлой жизни, в Америке.
Расслабленность и раскрепощённость, возможность вдохнуть полной грудью... Это настолько сладко, что кружит голову. И мнится, будто он сейчас не под землёй в уютном но небогатом жилище Лавейена, а в поле, до горизонта устланном одуванчиками. 
Скоро мужчина выбрался из душа, наспех вытер голову, чтобы не заляпать водой пол. Дома у себя он предпочитал не вытираться. Но это дома. А тут как-то постеснялся, что ли. Но обтереться полностью терпения не хватило. Да и вообще он испытывал что-то вроде отторжения к классическим полотенцам. К своему телу в таких интимных вопросах он допускает только дорогие и мягкие ткани. Потому - обмотал полотенце вокруг бёдер и вышел к мальчишке на кухню.
- Слушай, а может ты есть хочешь?

- Ну так давай поедим, не зря же я продукты переводил, - весело фыркнул Стив и присел на край диванчика, вертя в руках чашку кофе, предоставляя хозяину дома возможность самолично заняться распределением порций.
Он закурил, медленно выдохнул дым к потолку.
Здесь, на кухне, теперь всё напоминало об игре, которую они затеяли с Гордоном. Но теперь это вызывало не надрывную болезненность, а задумчивость, граничащую с философской. Сейчас довольно чётко проступали образы из прошлого. В таких деталях, в которых Стив запрещал себе разглядывать эти запретные чёрно-белые киноленты. И чем глубже в воспоминания он уходил, тем основательнее утверждался в своей невиновности.
Человек склонен искать своё продолжение. Склонен передавать какие-то знания и умения, прививать взгляды и манеру жить, думать, чувствовать. Наверное, на этом и зиждется вопрос воспитания потомства. Человек подсознательно ищет того, кто пойдёт по его стопам после того, как его собственный путь закончится. Некоторые следуют какой-то программе, а некоторые просто отвечают на вопросы, показывают, делятся. Просто звёзды тогда так стали. Просто ветер дул не с той стороны. просто наркотиков было слишком много, а Чез был близко. Такой тёплый, маленький, просящий о ласке, открытый. Что ещё мог сделать он, стоящий на краю пропасти, наблюдая, как рушится его жизнь?
Практически то же происходило сейчас, с Гордоном. То же, но иначе. Получалось как-то зрело и ответственно.
- Знаешь, а Чез наверное сейчас очень похож на меня в молодости. Только я не знаю, что из него выросло. Матушка у него та ещё стерва, - зачем-то произнёс Стив вслух. - Скажи, ты веришь, что иногда они могут соблазнять умышленно? Проверять на прочность?

- Спасибо. Это значит, что я не до конца спятил, - Стив улыбнулся тепло и ласково, погладил парня по щеке. - Всё, всё. Мы больше не будем об этом. Это я так... просто подумалось...
На самом деле ему меньше всего хотелось огорчать Гордона, делать что-то такое, что вызывало бы у него неприятные ассоциации и воспоминания. Мальчишку сейчас хотелось защищать от всего мира и от него, Стивена, самого. И вопреки - так хотелось сейчас выложить всё подчистую, рассказать всё в ярчайших подробностях. И Тод сконцентрировался на еде, чтобы не начинать разглагольствовать. Вряд ли Лавейену будет приятно и интересно слушать всё это. Вряд ли он воспримет это как просто воспоминания, которыми хочется поделиться, чтобы не держать в себе. Это вызовет новую череду флешбеков. А это было бы подло. Особенно сейчас.
"Ну вот, заладил, старый дурак! А ну быстро выброси все до единой мысли из головы. Выброси, и посмотри на мальчишку напротив. Что ты видишь? Да, именно. Того, кого ты хочешь уберечь от боли и грязи. Потому - заткнись и приступай к операции "Убережение"."

- Да так... ещё дохрена отборной грязи изнутри, - отмахнулся Стив и улыбнулся немного растерянно. - Просто опять память разыгралась. Но совсем в ином ключе. То есть с другой приправой.
А еда действительно оказалась очень даже съедобной. Даже лучше, чем Стив ожидал. Потому приговорил свою порцию довольно быстро. И теперь - курил, откинувшись на спинку дивана и попивал свой кофе задумчиво. Правда, в задумчивости его не было горечи. Совершенно. Наоборот. Было довольно легко и спокойно. Ничего не переменилось. Только щекоталось немного в груди. Но Тод не мог с точностью определить - приятное это было ощущение или нет.
- Я почему-то подумал, что пару десятков веков назад меня бы никто не упрекнул в содеянном. Так мальчиков посвящали в мужчина во многих культурах.

- Ты правда так думаешь? - с любопытством профессора философии поинтересовался мужчина, потушил в пепельнице окурок и тут же подкурил следующую. Гордон вероятнее всего и не осознавал, что проливает бальзам на истерзанную самобичеванием душу Стивена. - Мораль... Это такая забавная штука... Палка о двух концах. Если её нет, то получается как тут, в подземке - разврат, похоть, потакание своему эго, деградация. А если есть - то как на поверхности: сдержанность, сподвигающая на чудовищные поступки, рождающие в последствии невероятные муки и чувство вины.
Он допил свой кофе и снова поставил чайник на плиту. При должном настрое и реакциях собеседников, судя по всему им предстоял долгий и, вероятно, довольно интересный разговор.
- Знаешь, Чез всегда был очень красивым мальчиком. И знал это. И не гнушался этим пользоваться. Тем паче. что у него в рукаве был козырь - он знал обо мне намного больше, чем моя супруга. Иногда мне кажется, что во всей этой истории - два злоумышленника и две же жертвы. Только раньше не позволял себе развивать мысль в этом ключе. Уж больно она похожа на отмазку.

- И всё равно, старший всегда испытывает что-то вроде чувства ответственности. Дескать "я, такой большой и сильный не смог предотвратить" - и дальше по тексту, - фыркнул и помахал рукой в воздухе, знаменуя это самое "бла-бла-бла". - Да, не смог. В пьяном наркотическом угаре - не смог. И никто, наверное, не смог бы. Чего уж там? А знаешь, как умело он ко мне подкатил, Гордон? Не прикопаешься. "Папа, а что такое любовь". Он тогда сидел у меня в кабинете. Ну, то есть как - сидел? Стоял на коленках на моём кресле, опёршись локтями о стол. рассматривал какой-то журнал для взрослых. Ну, я ему и принялся рассказывать о том, что это как бы антипод ненависти. А Чез возразил: я не ненавижу Говарда, но это же не значит, что я его люблю... И завертелось...
Стив судорожно выдохнул сигаретный дым и прикрыл глаза, стараясь справится с мощностью накативших образов, не поддаться на этот соблазн хотя бы сейчас. А потом плюнул на это дело. В конечном итоге, чего уж прикидываться ни в чём невинным ангелом, если у тебя рога, хвост да копыта? Яркий мыслеобраз, родом из прошлого вызывал очередную вспышку возбуждения. Но теперь, в отличии от предыдущих случаев, не направленного в недра памяти. А вот такого - самого обычного, лежащего на поверхности, как если бы Стив смотрел порно или наблюдал за интимным приватным танцем.

- Нисколько. А должен был?
Правда, щебетание Гордона отвлекало, сбивало с мысли и рассеивало слишком яркие образы. Слова затирались и порывы казались больше не актуальными, отступали не задний план. Стив, правда, побаивался, что это очередной побег от исповеди. Но на самом деле понимал, что все несказанные слова просто теряют значение. Становятся призрачным и шелестящим песком, убегающим сквозь пальцы. Зачем сейчас говорить о том, что Чез не плакал, что ему не было больно, что это повторялось несколько дней... или недель подряд? Что потом мальчишка сам приходил и почти требовал? Зачем, если сейчас это не имеет никакого значения и никакой ценности. И уж тем более никак не оправдывало Стивена. Ну и что, что в такие секунды он ощущал ярчайшую близость? Что с того, что в те моменты всё это казалось правильным, а потом - начало пугать, потому, что понемногу приходило осознание, что собственными руками отец семейство создавал монстра, ненасытного инкуба, тянущего соки и умело манипулирующего своими жертвами? Всё это прошло. Всё осталось далеко позади. На той шаткой грани, когда воспоминания уже рискуют подтираться и замещаться играми разума.
- Тебя интересно слушать, парень.

- Интереснее, - возразил Стивен и улыбнулся.
Ему действительно нравилось слушать и наблюдать. Гордон был невероятно живым и подвижным, в чем-то - совсем ещё ребёнком, в чем-то казался взрослее и опытнее самого Стива, а потому нетрудно было провалиться в беседу и слушать, слушать эти захватывающие, фантастические монологи, наблюдая за творением очередных хитросплетений мысли.
- Знаешь, мне кажется, что я сам всё устроил так, чтобы попасться женушке на глаза. Спровоцировал развод и сбежал как трус. Потому, что мне стало страшно. Нет, не за то, что мне нравится трахать собственного сына. Меньше всего я боялся судов, камер и прочего. Меня пугало то, как легко Чез дёргает меня за ниточки. И даже когда я хочу сказать "нет" - он выжигает мою волю собственным "хочу". Он нашёл удобный способ получать всё на свете, а я тогда не нашёл в себе сил остановить всё это. И, веришь, не уверен, что смог бы сейчас. Я, знаешь, привык отдавать столько же, сколько беру. А значит становлюсь зависимым ровно так же, как заставляю зависеть от себя. Вот и думай теперь - как оно всё было на самом деле и кто действительно пострадал. Хотя... признавать себя жертвой мне мешает...ммм...ответственность, что ли. В конечном итоге я действительно был старше, сильнее, и мог хотя бы попытаться...

- В конечном итоге вы оба получили ущерба и вознаграждения в равной степени. Так что в этом случае не цепляйся за понятия "вина", "ответственность", "жертва". Не ищи себе оправданий, тебе они и даром не нужны.
- Наверное, ты прав. И, пожалуй, я бы давно перестал бы оперировать этими понятиями в контексте сложившейся ситуации, если бы она не виделась мне противоестественной.
Чайник как раз закипел, и Стив поднялся, чтобы заварить себе кофе. Он не мог толком объяснить, что именно он находит особенно неправильным и отталкивающим во всём произошедшем. Просто слов таких не находилось. Только ощущения.
- В конечном итоге я тоже был совсем ещё мальчишкой, когда первый раз познал мужчину. И мужчина был прилично старше меня. Но тогда всё было иначе и сложилось иначе в дальнейшем. Это было правильно, это было... Ну, так как должно быть. А с Чезом получилось как-то совсем не так, только я не могу это "не так" выразить внятно. В этом вся и проблема.

- Совершенно с тобой согласен, - Стив вернулся на своё место и отпил немного кофе. - Там всё изначально было неверно. Но я находил в этой уродливости и исковерканности отношений некоторую эстетику. Знаешь, когда ты стремишься упасть, всё, что проталкивает тебя глубже на дно - по своему прекрасно. Это философия распада, саморазрушения. И, веришь, я был бы счастлив, если бы ты сейчас не понимал о чём я. То есть понимал, но не прочувствовал это на своей шкуре.
Оказывается, с Гордоном было невероятно просто говорить обо всём об этом. Куда-то делась истеричность и чувство отвращения к самому себе, будто только сейчас, проговаривая всё вслух Стивен расставлял всё по полочкам, находя каждому ощущению своё место и рассеивая всё лишнее.
"Ну вот, вылил всё это на голову бедного парня... Что у тебя за тяга, старик, портить прекрасный вечер своими измышлениями? Будто то, как и в каких позах ты трахал собственного ребёнка должно вызывать интерес, понимание или сочувствие! Мудак старый." - но и это без агрессии, а с лёгкой досадой и сожалением о том, что волей не волей, а таки перепачкал Лавейена в собственных залежах грязи.

- А что за Эшти? - Стив подкурил очередную сигарету, и отметил, что непростительно много курит сегодня и это - последняя в его пачке. Странно, но даже беглые упоминания о ком-то, кто в своё время обидел Гордона вызывали приступы злости, направленные неведомому адресату а так же вспышки ничем не обоснованной ревности, как будто Гордон был чем-то обязан Стивену и не имел право на прошлое. Правда, и с тем и другим удавалось бороться: с первым - обещая себе найти этого гада и оторвать ему яйца, со вторым - изменяя направленность и превращая ревность не в отравляющую субстанцию, а в щекочущую приправу.
Почему-то Стивену нравилось думать о Гордоне как о своём мальчике. В конечном итоге не он ли сам сквозь стоны и всхлипы умолял Стива сделать его своим? Или не Стива? И от подобной мысли всё внутри вскипало и сжималось в новом остром возбуждении, яростном, но здорово сдерживаемом.

- Расскажи, - уверенно кивнул мужчина.
Сейчас он ощущал себя в некоторой степени вуайеристом, подглядывая чужую жизнь в замочную скважину образовавшегося доверия. И в созерцании этом было что-то притягательное и отталкивающее одновременно. Что-то подобное, наверное, чувствовали люди, приходя на публичные казни. Интерес, возбуждение, отвращение, злость и непонятное какое-то кровожадное счастье. Всё это смешивалось внутри Тода, сглаживаясь и превращаясь в своеобразную заинтересованность.
Да, если перебирать каждое ощущение по одному, придавая ему значение, то получилось бы нечто чудовищное в своём соединении. Но что-то в обстановке затирало острые углы и переживания окутывало непроницаемым эластичным коконом, трансформируя их в менее опасную субстанцию.
- Наверное, сейчас самое подходящее время, чтобы извлекать занозы из разных частей души.

Стивен слушал внимательно. Очень внимательно. Курил, отпивал кофе мелкими глотками и иногда косился на бутылку с коньяком. Если бы Горди не был так увлечён своим рассказом и переживаниями, он наверняка бы заметил, как дрожат руки Стивена. Но он не заметил, и, вероятно, к лучшему.
Живое воображение Тода рисовало каждую описанную картину, заставляя поочерёдно занимать место то Лавейена, то этого чёртового Эштона. На самом деле даже если мужчина и хотел бы абстрагироваться - ничего бы не вышло. Слишком знакомо, слишком горячо, слишком близко. До того, что становилось страшно. По большей части - за мальчишку. Слишком уж хорошо он знал себя и то, на что способен, если сорвётся. А сорваться он рисковал каждый божий день своей жизни, держась на честном слове потому, что достойного стимула не было. Одиночество - это горькое слово, вся суть которого раскрывается в зрелости. И когда осознаёшь свою ненужность, перестаёшь ценить себя, время, жизнь. Перестаёшь всерьёз воспринимать сиюминутное тепло и остро реагировать на любой момент привязки, ограждая себя от приятного или напротив болезненного исхода.
Одиночество превращается в залог спокойствия и в вечную тюрьму, где тебе суждено гнить, пока не сдохнешь.
Мужчина с какой-то тревогой посмотрел на Гордона и помотал головой, прогоняя навязчиво вспыхивающие новыми источниками инфекции мысли.
Он даже не находил нужных слов, чтобы что-то сказать. В голове всё смешалось в непонятное, густое месиво болотно-зелёного цвета. Ядовитое, отравляющее организм сладостно-гнилостным ощущением животной, неправильной эйфории.
- Ты... - пришлось прокашляться, потому, что голос хрипел предательски, изменяясь почти до неузнаваемости, превращаясь в почти непонятный рык. - Ты правильно сделал, что слинял. А мог застрять в этом дерьме до конца своих дней. И, мнится мне, этот конец пришёл бы много раньше, чем ты думаешь.
Мужчина совершенно непроизвольно чуть отстранился, будто бы ограждая Гордона от себя. И мальчишка здорово ощутил эту попытку защитить, уберечь. Вот только от чего?

- Горди... - начал было Стив, но запнулся. Слова колючим комом стали поперёк горла, рождая новую череду мыслей, ощущений, сомнений, фантазий. Он не знал, что нужно говорить, как действовать. Мужчину бросало то в жар, то в холод, знобило, как в лихорадке, и всё что он мог - только сильнее прижимать Лавейена к себе и бесконечно гладить.
Теперь в Тоде крепло осознание ответственности, возводились новые табу, запечатывающие странные желания, рождённые рассказом мальчишки. Как никогда он осознавал свою опасность, чувствовал, что Гордон станет на линию огня, если решит связаться со Стивеном плотнее, чем вот сейчас, если решится повторить встречу. Это сейчас хватит воли и выдержки, чтобы соблюдать спокойствие. Это сейчас хватит сил на то, чтобы не подать виду, что кислота разливается по венам, выжигая их изнутри. Что будет после? Стивен даже предположить не мог. И это пугало больше всего.
"Господи, оттолкни меня, идиот. Беги от меня, спасайся, пока не поздно. Мы убьём друг друга. Я не пророк, но знаю наверняка. Ты - почти Чез. Я - почти эта твоя мразь, которой ты принадлежал целиком и полностью. Прошу тебя, мальчик, будь сильнее меня. Спасайся, пока ещё можешь спастись!"

"Я буду сильным. Я буду меняться" - решение приходит как-то сразу и твёрдо. Болезненно, как шило между рёбер. Так, что не продохнуть.
В жизни Стивена бывало всякое. Совершенно разное. И, чёрт возьми, даже такой - почти одичавший, забытый, невостребованный, он невероятно любил эту свою жизнь такой, какая она есть, даже не представляя, что можно как-то иначе. И последние полтора десятка лет мужчина проживал в тщетных попытках держаться за прошлое и оставаться собой, нести в его отголосок. Он мнил себя последним из мастодонтов, держался за свои привычки, наполнял свою жизнь вне стен офиса тем, что хотя бы отдалённо напоминало славные деньки.
А теперь одним усилием воли нужно было зачеркнуть всё то, что долгое время заменяло кислород. Зачеркнуть для того, чтобы дать этому мальчишке то, что он заслуживает. Заботу, понимание, внимание, востребованность.
И всё бы ничего. Но до чего же больно было рвать по живому всё то, что до этого момента было возведено в ранг святого и единственно верного. Эта боль ощущалась на физическом уровне. остро, ярко. Куда острее и ярче любой ломки, любого из ранений, полученных на войне. И даже когда он валялся в госпитале в бреду и врачи каждую секунду боролись за его жизнь в условиях отсутствия анестетиков и антисептиков не было и на сотую долю так больно.
Кажется, он жаде застонал, почти завыл.
- Всё будет иначе, Гордон. Всё будет хорошо. Ты больше не станешь тем прежним мальчишкой и я никому не позволю пользоваться тобой и твоим доверием. Никому, слышишь? Убью, уничтожу. А в обиду не дам.

- Пойдём, - Стив поднимается, помогает парню встать, и на непослушных ногах идёт в комнату, к кровати.
Постель сейчас мнится самым страшным местом во вселенной, но Тод пересиливает этот страх, надеясь, что мальчишке станет хоть немного легче. Расстилает диван, укладывается, укладывает Гордона рядом и крепко обнимает.
"Помнишь, ты хотел сдохнуть? Ты не раз хотел сдохнуть, старик. Так вот, сейчас свою смерть ты прижимаешь к груди."
И вдруг становится легко и спокойно, как будто эта мысль забирает всю боль и напряжение. Счастливая мысль о возможность заснуть и...
- Всё будет хорошо, - шепчет Стивен, бережно гладя Лавейена по волосам, по спине, пояснице, бёдрам, стараясь хоть как-нибудь утешить, почти тут же проваливаясь в дрёму.
В громыхающей пустоте, пахнущей стерильностью, слишком просто сойти с ума.
Стив закрывает глаза, и видит, как паутина капилляров, в которых лениво пульсирует разлетающаяся на осколки жизнь, просвечивает, меняя свой окрас на гнилостный, болотно-зелёный. Он даже не успевает испугаться. Просто как-то отстранёно приходит к выводу, что эта мерзость, густая и крупнодисперсная, циркулирует по сосудам, царапая изнутри, прилипая к стенкам. Сердцу всё тяжелее и тяжелее проталкивать её по сплетению эластичных трубок, задубевших и непослушных. Нервные импульсы гаснут не доходя до адресата. Единственное, что остаётся для загадкой – почему он всё ещё здесь?
Нет, это не похоже на мучительные часы его жизни, когда суставы выламывало, внутри всё стягивало в тугой пульсирующий ком, грозящийся вот-вот разорваться и выплеснуть тёмную, почти чёрную кровь, переполняя хрупкую оболочку. Боли нет. Только томительное ожидание, будто у кабинета Великого Судьи и Вершителя судеб человеческих собралась немалая очередь. Время течёт вяло, будто через силу. Стив пропускает его сквозь себя, чувствует его неотъемлемой своей частицей и понимает – когда закончится время – закончится он сам.
Но оно не кончается. Превращается в персональную пытку. И на краю разлагающегося, ни на что не способного сознания одним из последних проблесков зарождается сомнительное предположение о том, что это и есть персональный ад.
Перекрёстки ломких сосудов привлекают внимание Тода. Это всего лишь отчаянная попытка наполнить время хоть чем-нибудь. Хотя бы немного отвлечься от томительного ожидания. Он готов пройти сквозь любые испытания, пережить любые потрясения, он даже согласен на боль, только бы не думать о том, как ползут по прожженным венам секунды, сливаясь в минуты, часы, дни, месяцы, годы…
Бредовое наваждение беспокойного сна. Он и не заметил, что уже спит - до того реальны все эти ощущения и мысли. Голова мечется по подушке, Стив слабо, хрипло стонет и всё сильнее и сильнее прижимает к себе Гордона, не чувствуя собственной силы.

- Горди... Гордон... Пожалуйста, - шепчет сквозь сон мужчина, явно ловя очередной приход нереальности. - Малыш, пожалуйста... Уходи...Пока я ещё держусь, пока мне не сорвало крышу... Умоляю, маленький мой...
Он кусает губы в кровь, болезненно стонет, вздрагивает во сне, будто от вспышек ярчайшей боли. Лоб покрывают капельки холодного липкого пота, по вискам катятся слёзы. Голова больше не мечется по подушке, он лежит на спине и едва ощутимо двигается - волнообразно, развратно. Будто сплетается с очередным кошмаром в акте безбожного соития. Всё в нём сейчас выказывает сексуальное напряжение, неприемлемое, кажется, самому существу Стивена. Противоестественное и в то же время невероятно сладкое, заменяющее кровь приторно сладким алым желе.
- Ты же видишь... Посмотри мне в глаза... Видишь, я могу сделать это... Я хочу, чтобы всё иначе... чтобы звёзды... Чтобы небо для нас... О-ох, дьявол... Я подарю тебе звёзды, только не... не останавливайся... Не уходи... - интонации меняются, будто через силу трансформируясь в сладкую наживку. Поймай - и за спиной невинной жертвы захлопнется дверца клетки. И вот тогда сбежать уже не получится.
Тяжёлый бред со вкусом передоза прибивает тело мужчины к кровати, и всё, на что он способен - хватать воздух ртом, когда дышать становится совершенно нечем и комкать в пальцах одеяло.
Никогда в жизни ему настолько сильно не хотелось проснуться и понять, что ничего этого нет. Что всё спокойно, всё хорошо, что в этот раз всё будет правильно. Понять, что Он - не Эштон, что Гордон - не Чез. Понять, что всё на своих местах и они сами будут решать, как им действовать дальше. Сами, сообща, отринув страхи и доверяясь.
Вот только сон держит крепко, выпивая из мужчины все силы, выматывая даже больше, чем сегодняшние отходняковые вспышки флешбеков на кухнею

И Стив расслабляется. Кошмар отступает, сменяясь лёгкой дрёмой. Ласковой, дарящей покой. Это видно по тому, как мужчина улыбается сквозь сон. Сейчас он видит море одуванчиков, стелющихся из-под ног до самого горизонта. И самое важное, что он не один. Что рядом с ним весёлый и доверчивый мальчишка. Тёплый, как всё это одуванчиковое поле вместе взятое. Сквозь сон он нашаривает ладонь Гордона, переплетает свои и его пальцы и сжимает уверенно и нежно, снова становясь собой. Тем лукавым и добрым драконом, которого Горди повстречал за стойкой бара на самом дне.
Он становится лёгким и свободным, подвижным и сильным. Это ощущается в его касаниях, в том, как нежно подушечкой большого пальца он поглаживает тыльную сторону ладони Лавейена, делясь с ним своим светом и увлекая, призывая за собой. в тёплый, легонько покачивающий мир, подобный огромной колыбели. В этом мире нет боли, тревог и забот. Зато есть он - Стивен. Большой и сильный. Который обязательно сдержит слово и никогда и никому не отдаст своего мальчика в обиду.

10-е февраля, утро

Стив толком и припомнить не мог, когда в последний раз спал так сладко и так много - больше трёх часов. Речь идёт именно о здоровом сне, а не о больном бреду, в который едва ли не на сутки впадает измотанный совершенно хамским к нему отношением организм. Вот и по пробуждении он решил ещё немного понежиться, поваляться, не спеша целиком и сразу выныривать из-под полога сна, бросаясь в реальность с головой.
Мужчина ещё не совсем понимал где он, ещё не пришли воспоминания о прожитом вечере, а он их, эти воспоминания, и не подгонял, пока чисто рефлекторно не прижал теснее к себе кого-то тёплого и сладко сопящего, уткнувшись носом Тоду в плечо. А вот тут вспоминать пришлось. Причём экстренно. И чем быстрее работала соображаловка, тем ярче казалось это утро.
Вспомнился разговор об одуванчиках, и то, что он творил юношей, которого сейчас обнимает, на танцполе. Потом - поход сюда, секс, разговор на кухне... Вот тут-то Стивена и накрыло. И уже через пять минут подробного прокручивания моментов в голове, с попутным поверхностным анализом, мужчина уже не мог сдерживать смех, и тихонько хихикал, прикусив губу, чтобы не разбудить Гордона.
"Ну и ну, приятель! Э-ка тебя вчера проштырило! С чего ты вообще в эти дебри полез и... до какой же степени ты себя не любишь, дядька, что сравнил себя с каким-то хреновым нариком из чужого прошлого. Так, надо завязывать полировать траву выпивкой. И вообще - если решаешь отдыхать - меньше думай. А то получается у тебя какая-то лажа. Ну как... КАК ты мог себе нашифровать ТАКОЙ бред, старик? Маразм, или что это?"
Глубже, разумеется, Тод копать не стал, удовлетворившись утренним лёгким шоком и обстёбыванием себя со всех возможных сторон. Более глубоким анализом он займётся позже. Когда выпьет кофе, умоется, выгуляет Хью...
Стивен с досадой застонал, когда понял, что для выгуливания пса надо как минимум добраться домой. Следовательно - выбраться на поверхность и оставить Лавейена здесь. А там ещё - встречи, договоры, проверка работы лабы и составление отчёта в налоговую.
Но это всё - потом. А сейчас - он тихо, чтобы не потревожить сон парня, выбрался из-под одеяла и отправился на кухню, чтобы похозяйничать и напоить себя утренним кофе.

- Твой кофе - в чашке, - Стив улыбнулся и кивнул на стол перед собой.
Гордон сейчас выглядел невероятно забавно. Такой обалдевший, немного растерянный, ещё сонный - совсем ребёнок, вызывающий исключительно умиление и нежность. Хотелось потискать его, зацеловать, ещё больше взъерошить его волосы. накормить чем-то вкусным и сидеть, наблюдать, как тот совершенно очаровательно хрустит печеньками, обмакивая их в остывающий кофе.
Наверное, все эти мысли вполне можно было прочитать на воодушевлённом небритом лице Стивена. Уж больно довольно он улыбался, как огромный сытый котяра, которому для полной убедительности оставалось только замурчать и попереминать лапами мягкое сиденье диванчика, выпуская когти.
- Спалось мне в кои-то веки замечательно. Мне даже кажется, что я вполне выспался, - Тод отхлебнул немного кофе и закурил. Он толком не мог вспомнить, когда закончились его сигареты, а потому испытывал лёгкие покалывания совести по поводу разорения Лавейена. - А как ты? В порядке?

Стив, конечно, подозревал, что Гордон относится к тем людям, что быстро забывают не самые приятные моменты из недавнего прошлого, и, разумеется, знал, что мальчишка сам по себе являет собой вечно пульсирующий комок жизнерадостности. Вот только утренних нежностей он предположить не мог. Тем более - поцелуев. Правда, уверенное тело, опережающее мысли ввиду более высокой квалификации в таких вопросах, отреагировало незамедлительно, привлекая мальчишку ближе к себе и отвечая на поцелуй.
В этот раз получилось довольно нежно, но ни напор ни своеобразная наглость никуда не делась, просто преобразовалась в эдакую лукавую игривость, или как это лучше назвать?
- Ты про кофе с таким темпами не забудь, парень, - весело фыркнул Тод и легонько укусил Лавейена за нижнюю губу. - А есть будешь? Разогреть тебе чего-нибудь?
На самом деле Стив был готов заняться стиркой, уборкой, глажкой - чем угодно, чтобы ещё хоть немного задержаться здесь. И старательно не смотрел на часы, чтобы вдруг не понять, что опаздывает. И дело было не в "хочу жить здесь и никуда мальчишку не пускать", а в "чёрт, как же хорошо! Мироздание! Позволь мне покайфовать ещё немного". Так или иначе, но на трезвую голову думалось лучше, и теперь Стив понимал, что нет лучшего испытания своих привязанностей, чем испытание временем. Надо было взвесить и понять, что на самом деле, кроме вот этого тёплого покалывания под рёбрами чувствует Тод по отношению к Горди. А для всего этого нужно было хоть немного времени. Сутки, двое... Мало ли, может они замечательно справляются каждый в одиночку, и друг к другу тянуть не будет.
"Маловероятно," - скептично констатировало сознание. И действительно. Ведь действительно же здорово рядом с "совёнком". И уходить никуда не хочется. Не то, что сейчас, а и вовсе - ближайшие пару суток.

- Правда? - искренне удивился Стив, аккуратно отодвигая мальчишку, чтобы добраться до холодильника. - Значит, мои мозги работают лучше, чем я думал. Замечаю такие вещи исподволь. Сам не помню, когда это происходит, но замечаю и запоминаю на каком-то подсознательном уровне.
Покопавшись в холодильнике, пытаясь понять, почему в нём нет апельсинового сока, извлёк из него кастрюлю и высыпал энное количество еды на сковородку, обильно поливая образовавшимся соком-подливой, чуть загустевшей за ночь. Поставил на огонь и накрыл крышкой. Развернулся к парню, облокотившись на столешницу, и ещё раз смачно и с удовольствием затянулся.
- Ты очень милый, когда вот такой - смущённый и растерянный, - улыбнулся он так, что не смутиться ещё больше казалось невозможным. - Хороший ты, парень. И уютно с тобой невероятно. Откуда в тебе столько магнетизма - ума не приложу. Но, чёрт побери, надо быть слепым идиотом, чтобы не попасть под твои чары. И отъявленным сукиным сыном, чтобы подчиниться им, а в последствии подчинить. Чувствую себя без пяти минут вторым.

- Да ладно тебе...
Сковородка очень вовремя зашипела, и мужчина отвернулся, чтобы приподнять крышку и помешать рагу, чтобы не пригорало. Ловкий стратегический ход, чтобы не выказать смущения.
Почти моментально кухня наполнилась благоуханием вкусной пищи, проявляя новые вкусовые качества блюда, хорошенько настоявшегося. До того вкусной, что Стив и сам невольно облизнулся. А ведь давно он ничего серьёзного не готовил. Максимум - салат да яичницу. А что ещё надо прожженному холостяку?
Разложив еду по тарелкам, с галантностью и выправкой официанта с стажем он оттранспортировал их к столу и аккуратно поставил тарелки рядом. Нет, сидеть напротив было приятно. Так можно было наблюдать за Гордоном, отмечая малейшие изменения его мимики и жестикуляции. Но сейчас хотелось быть рядом, как можно более близко. Странно, но за одну единственную ночь мальчишка стал невыразимо родным. Так иногда случалось, когда Стиву доводилось встречать на самом деле близких по духу людей.

- Рад, что тебе нравится, малыш, - мужчина улыбается и на некоторое время переключается на то, что у него в тарелке. Как ни странно, но вкус будто бы проскальзывает мимо, ощущается едва-едва. Так всегда случалось, когда Стив волновался. Хотя, наверное, "волновался" - это не совсем верное слово. Правильнее сказать "остро переживал". И вот сейчас ощущения были острее некуда.
Он сознательно тянул время перед тем, как набросит на плечи косуху, поцелует Горди в висок и удалится на неопределённое время по каким-то своим делам.
"А потом - пирог, вино и учебники. Обязательно. Как только я... освобожусь? Или пойму, что могу жить без тебя? Или... или наоборот - что тоскую по твоей улыбке? Что я должен понять? И как много на это уйдёт времени?"
Мысли, к слову, совершенно не портили настроение. Наоборот, компановались в интригующие детали, пробуждающие тот самый азарт, который был залогом прочной привязки. Да, как бы там ни было, Стивен был охотником и азартным игроком. И если на его горизонте промелькнёт кто-то, кто всерьёз обратит на себя внимание, то вряд ли уже сумеет скрыться из виду - до того этот хищник был фанатичен и трепетно верен избранной цели.
- Знаешь... мне скоро надо будет идти. Но как только я разберусь с делами, то обязательно явлюсь. И непременно с книгами. Я не забыл.

Стив некоторое время просто наблюдает за Горди.
Вглядывается в его лицо, в то, как мальчишка держит сигарету, как затягивается. Как мило выглядывает горячее и острое плечо из-под одеяла. Рассматривает каждую прядь взлохмаченных волос и едва уловимые морщинки у глаз, когда Лавейен улыбается. Тод забывает о еде, кофе, сигарета медленно тлеет, зажатая между средним и указательным пальцем. Время как будто перестаёт существовать, остаётся только единица пространства, вмещающая в себя этого невероятного мальчишку.
Сейчас больше всего на свете хочется что-то подарить милому ребёнку, сидящему рядом. Вот только при себе нет ничего кроме денег и того самого "счастливого" патрона. Деньги - это слишком пошло. Так, будто расплачиваешься за ночь и уходишь, не оставляя по себе ни единой ниточки-зацепки, связывающей двух в чём-то невероятно близких людей. Патрон - слишком многое значит и слишком дорог. Это почти талисман и в то де время почти фетиш. А потому Стивен даже не представляет, что его вообще можно отдать.
Тогда что? Сладкие воспоминания минувшей ночи? - слишком мало и призрачно. Или решение остаться ещё на день, забив на дела и ответственность? - слишком легкомысленно и в корне неверно для обоих.
Медленно, глядя прямо в глаза, позволяя разглядеть на дне собственных ничем не срываемые лукавые искорки, приближается и долго, сладко целует Горди в губы, забираясь горячими ладонями под одеяло, бесстыдно и в то же время почти невесомо касаясь хрупкого, гибкого тела. Это происходит как-то само собой, спонтанно и искренне.
"Допродуцировался," - тихо и про себя улыбнулся мужчина.

А Стив целиком и полностью отдаётся сладостным ощущениям, позволяя приятному теплу патокой разливаться по телу, обостряя чувствительность до предела, до того самого момента, когда едва уловимое касание вызывает едва ли не судорожную дрожь, сбивая дыхание ко всем чертям. Это невероятно похоже на прыжок с вышки, когда ты, повинуясь закону притяжения, летишь вниз, жмурясь, а потом врезаешься в тёплые воды, обнимающие твоё тело, крадущие возможность дышать и различать своё местоположение в пространстве.
Сейчас не хочется думать о том, что будет после. Не в силу безответственности, а потому, что невозможно думать о чём-либо, когда Гордон такой податливый, чувственный, близкий. Мысли придут потом. Много мыслей. Лёгких, искристых, невесомых и тяжёлых, сладостно томных, отзывающихся напряжением внизу живота. Позже...
Стив легонько прикусывает губу мальчишки, подхватывает на руки и несёт обратно в постель.
Утренний секс, разумеется, совершенно не тянет на бесценный подарок, скорее на маленькую приятность, обеспечивающую хорошее настроение на целый день. Но хорошее настроение - это едва ли не единственное, что хоть сколько-нибудь ценно и что Стивен может отдать сейчас, в купе со своей страстью, нежностью, неподдельным желанием.
Аккуратно уложив мальчишку на кровати - мужчина наспех расстёгивает джинсы и стягивает их вниз по бёдрам, зацеловывая шею и грудь Лавейена, сбрасывая с него одеяло, открывая себе полный доступ к самому желанному в мире телу.

Пальцы с нажимом скользят вдоль рёбер мальчишки, сжимают бёдра, поглаживают, щекочут, дразнят. У кого, а у молодёжи с утренней реакцией, сиречь, эрекцией - проблем быть не должно. Со сна организм вообще крайне чувствителен, ещё не успев разобраться что к чему и окончательно подготовится к новому столкновению с реальностью. И Стив нагло этим пользуется, позволяя мальчишке нежиться в коконе ласки и едва прикрываемой страсти.
Медленно, растягивая секунды в янтарную смолу, вязкую и искристую, Тод скользит губами ниже и ниже, уделяя внимание каждому миллиметру нежной кожи, упиваясь её запахом, пробуя на вкус. И так - покуда плоть мальчишки не упирается в подбородок. Довольно, рычаще выдыхает, облизывает пересохшие губы и отстраняется ненадолго, чтобы вдоволь налюбоваться прекраснейшим из зрелищ - вещественным доказательством возбуждения любовника.
Не раз и не два Стивен вспомнит эту чарующую, завораживающую картину - Горди, раскинувшийся на кровати, извивающийся призывно, стонущий. Как ни крути, а мужское, а тем паче юношеское тело вызывало искренний восторг у старого ценителя. А данное, конкретное - и подавно.
- Гор-р-рди... - в охрипшем голосе сплетается безграничная нежность и плохо скрываемая жажда обладания. А затем губы тугим кольцом смыкаются на головке, а язык затевает невероятную пляску, вычерчивая неимоверные узоры, то и дело с нажимом проходясь по уздечке.

Стивен замирает и смотрит мальчишке прямо в глаза, так и не разжимая губы. Хитро, восхищённо, довольно. На несколько секунд он весь превращается в статику, подвижным остаётся только кончик напряжённого языка, отстукивая какие-то нездешние ритмы по уздечке. Мужчине невероятно нравится наблюдать за Гордоном, считывать с его зрачков полный спектр ощущений. Нравится сознавать, что это его рук дело. Хотя... скорее не рук, но сейчас это не столь важно.
"Ты хочешь, чтобы я сошёл с ума? Я сойду. Сойду малыш. И, боюсь, ты слишком хорошо запомнишь, что со мной бывает, когда ты смотришь на меня вот так." - кажется, мысли были настолько чёткими, что казались почти осязаемыми, угадывались в сорванном дыхании, в непроизвольных волнообразных движениях тела. И нет, ни капли угрозы. Очередная маленькая загадка, разгадать которую, судя по всему, будет невероятно приятно.
Быстро, как пущенная стрела, Стивен снова поднимается вверх, накрывая губя мальчишки своими, легко покусывая, царапая нежную кожицу режущей кромкой зубов. Стонет тихо, едва слышно. И то, это скорее не звук, а мощная низкочастотная вибрация. В следующую секунду Лавейен понимает, что расстановка сил изменилась неожиданным образом, и колени мужчины уверенно сжимают бёдра парня, позволяя влажному от слюны и смазки члену парня довольно откровенно упираться между ягодиц мужчины.
Если бы Горди смог, он бы разглядел ничем не скрываемое ликование в глазах хищника, который даже с натяжкой и даже в таком положении не мог бы назваться жертвой. Короткий судорожный выдох, и Тод рывком прижимается к мальчишке всем телом, резко и нетерпеливо пропуская в себя до упора, а затем медленно выпрямляется, прижимая руки Горди за его головой и со вкусом разглядывая его выражение глаз.