Дом, милый дом --->>>
_________________

10.02.2020

Райская птичка впорхнула в открытые двери, одаривая собравшихся лучезарной улыбкой. Он не шел по залу, танцевал, грациозно ступая с носка на пятку, повиливая бедрами в такт чечетке, выстукиваемой кончиком трости по полу. Присутствующие были единодушны во мнении, что на выставки Мура стоит ходить хотя бы затем, чтобы посмотреть на самого художника, невесомо скользящего по блестящему паркету. Он улыбался, приветствовал почтенную публику, словно  это не галерея, а подмостки, и сам он – актер, и сейчас его бенефис. Если можно найти в Нью-Йорке человека лучащегося незамутненным счастьем и восторгом, то это Эйдэн Мур.
Выставочный зал "La Guardia Place" в послевоенное время являлся средоточием сливок общества, богемы, мнящих себя причастными к искусству. Круглое помещение галереи было разбито стилизованными под бамбуковые перегородки ширмами, на которых собственно и крепились полотна. Эйдэн был противником стен, и оставил их нетронутыми, перестроив зал под экспозицию по собственному дизайну. Конечно же, подобное поведение вызывало недовольство, как в руководстве галереи, так и в определенных кругах, но спорить с художником и пытаться указать ему место никто не решался. Слишком уж на слуху было имя покровителя экзальтированного художника. Да и политическая элита благоволила гениальному безумцу, то ли по собственной прихоти, то ли опять же благодаря некому имени, которое вслух старались не произносить без веской на то причины. Однако недовольство руководства галереи скрашивал тот факт, что работы Мура продавались, причем дорого. Художник же в свою очередь все расходы по обустройству зала брал на себя. Так и прощались мелкие капризы живописцу.
- Ах, леди, вы сегодня восхитительны, - Эйдэн расплылся в очередной улыбке, фальшиво льстя жене мэра, не пропускавшей ни единого мероприятия такого толка. Расплывшаяся дама средних лет приветливо кивнула, театрально смутившись. Художник же вычурно поклонился и принялся шарить взглядом по публике, выискивая знакомое лицо. Не просто знакомое, а именно то, которое хотелось видеть.

Отредактировано Aiden Moor (2011-08-04 21:13:50)

Картины. Еще на школьной выставке, приуроченной к выпуску, несколько картин Эйдэна ушли с молотка. Традиционный аукцион в тот год бил все рекорды. Естественно, львиная доля ушла «на нужды учреждения», но и полученного первого гонорара хватило, чтобы Мур не вернулся к родителям. Однако он отказался от поступления в академию, хотя протекции были более чем, похоже, художник решил, что научить его уже ничему не смогут, а просиживать штаны в «цитадели искусств» без веской на то причины – не хотелось. Он снял подвальчик в Сохо, так и не сумев отказаться от Нью-Йорка, отказавшись от предложения махнуть на запад, в Город Ангелов. «Не моё. Вся эта мишура и фальшь», - решил для себя Эйдэн, хотя, если исходить из внешнего вида, то ему самое место было как раз среди богемы Голливуда. Тем страннее выглядело то, что Эйдэн при всей своей экспрессии и экзотичности решил остаться в более снобистском Большом Яблоке.
Денег едва хватило на двухмесячную аренду, плюс какие-то крохи на питание. Еще повезло, что в Сохо перебралась Тильда. Она никогда не подавала надежд как художник, обучение в школе было капризом её родителей, сама же девушка мечтала о театральных подмостках и бредила Бродвеем. Поэтому и повеялась вслед за Эйдэном в Нью-Йорк, оставив мечты о живописи родителям. Шустрая бойкая девица в считанные дни обзавелась каким-то покровителем, но и его финансовых вливаний хватало не на многое. Тем не менее, у Тильды всегда была «травка», которой она щедро делилась с Эйдэном, частенько забегая к нему в мастерскую для спонтанного перепиха. Возможно, она так себя оправдывала, хотя подобные забеги выглядели скорее материнской заботой о неприспособленном к реальной жизни художнике, нежели удовлетворением неких инстинктов. Эйдэн воспринимал Тильду, как данность. Он принимал ее подношения в виде еды и мелких денег, с удовольствием курил марихуану и самозабвенно трахался, как любой юноша его возраста, пустившийся во все тяжкие. Но чаще отводил подруге роль модели, предпочитая вдохновляться истеричной мастурбацией Тильды.
Но так не могло продолжаться до бесконечности. Забежав однажды утром в мастерскую, Тильда обнаружила сцену, которую меньше всего хотела видеть: Эйди героически восседал на пропитого вида жеребце, притащенном не иначе, как из ближайшего паба. Если Тильда и жаждала объяснений из разряда «обмани меня, скажи что это не то, о чем я подумала», то в этом случае удача была не на ее стороне. Отрицать то, что художник трахается с каким-то проходимцем было невозможно. Девушка в ярости сжала кулаки и, не дожидаясь окончания любовных игрищ, набросилась на Эйдэна.
- Ты!!! Ты!!! Как ты Мог?! И с кем?! Гнусный педик! Тебе меня мало?! – Оскорбления посыпались градом, отскакивая от непробиваемой стены невозмутимости художника. Он забился в угол, прикрываясь руками от пощечин Тильды. Случайный любовник бесследно растворился, едва оказался освобожденным от тела Эйдэна. После полутора часов крика и попыток избить Эйдэна, растворилась и Тильда. Больше она не появлялась.
С исчезновением девушки наступили тяжелые времена. Конечно, Эйдэн мог приготовить себе еду, как минимум мог справиться с яичницей и салатом, но вопрос в том, из чего готовить. Немного поразмыслив, докуривая остатки марихуаны, художник решил, что раз уж все равно умеет только рисовать, то этим и будет зарабатывать на хлеб насущный, краски и дозу. Конечно, можно шариться по барам, кто-нибудь обязательно угостит, а то и «марочку» презентует, но Эйдэн не настолько любил людей, чтобы постоянно соприкасаться с ними настолько близко. Лучше уж наблюдать сквозь призму холста. Юноша вышел на улицы, вооружившись планшетом и грифелем.

Конечно, невероятно, чтобы присутствие дона Валлоне оказалось незамеченным, но в данном случае маяком являлся кто-то из шкафообразных громил, указывая на присутствие хозяина подземки. Только ли подземки? Эйдэн предпочитал не задумываться об этом, не забивать свою прекрасную головку столь тривиальными мыслями о том, кто правит бал на этом пиршестве развала мира. У него было особенное отношение к крестному отцу, невзирая на то, какую нишу Ингви Вейфорд занимал в обществе. Более важным казалось то, какое место занимал он в сердце Мура. Если художник и был влюблен в кого-то и когда-либо, то это был именно Вейфорд. По крайней мере, самые светлые и сильные чувства маэстро испытывал именно к этому мафиози. Однако, не смотря на давние слухи, любовной связи между ними никогда не было. Возможно, именно это и ценил художник. Нет, не только это. Еще и трепет, и отцовскую заботу, всю ту невероятную в своем понимании нежность, которой окружил дон Валлоне своего подопечного.
Успев вежливо расшаркаться со всеми значимыми посетителями, Эйдэн наконец-то расплылся в воодушевленной искренней улыбке и поспешил к дону. Щурящийся смешинками в ресницах, он был похож на шкодливого котенка, который, несмотря на проказы ластится к протянутой руке. Врожденная, гутаперчивая грация движений перекатывалась с танцующих шагов на брезгливо-картинное подрагивание пальцев. Эйдэн словно стряхивал все те рукопожатия, которые могли запачкать его руки до приветствия с Вейфордом. Маэстро очищался по мере приближения к дону Валлоне. Никто не посмел его отвлечь, остановить, видя, к кому с приветствием направился художник. Он же словно и не видел больше никого, купаясь в лучах собственного восхищения и предвкушения. Наверное, все же Ингви Вейфорд являлся единственным человеком, чьего одобрения жаждал мастер. Когда приблизился на расстояние рукопожатия, уже светился чистым люминисцентом.
- Добро пожаловать во временное прибежище моих красавиц, - напевно произнес Эйдэн, склоняясь хоть и театрально, но весьма почтительно и искренне. Казалось, даже бутоньерка стала свежей и ярче, кровавой вспышкой растекаясь по лацкану.

- Вы вечно путаете вашу честь с моей. Прекрасно знаете, что для меня – самый значительный критик. И ценитель. И вообще, без вас все это представление не имело бы смысла, - Эйдэн зажмурился сильнее, плавясь и млея под прикосновением губ к пальцам. Еще миг, и вырвется томный вздох несдержанного возбуждения. В такие моменты казалось, что художник является воплощением собственных картин – чистый, не воспрещенный эротизм, восприятие реальности сквозь призму жадности желаний. Он жил, покачиваясь в такт неслышному ритму, словно оргазмируя постоянно. Если бы кто-то заглянул за грань, в саму сущность маэстро, то увидел бы, что тот действительно морально кончил и пребывает в эйфории посткоитального коллапса.
Если Вейфорд заботился о репутации и умел вовремя закрывать рты особо рьяным, то Эйдэну было настолько наплевать на мнение общественности, что он постоянно позволял себе подобные выходки. Оказавшись в объятьях дона, он облепил его всем телом, приклеиваясь, приростая, сливаясь воедино, всем своим видом демонстрируя пик экстаза. В любом случае, хуже чем говорят – уже не скажут. Если вообще осмелятся трепать имя Вейфорда относительно их отношений с Муром.
- Не стоит, я вам и так их подарю. И напишу новые. Не провоцируйте сорвать выставку, - проворковал художник, однако взгляд и поведение говорили обратном. Он вполне мог сейчас свернуть экспозицию, тем самым спровоцировав скандал. Не стал этого делать лишь потому, что, собственно, терпеть не мог скандалов и разбирательств. Не любил шума на пустом месте. Ведь сложно объяснить этим погрязшим в алчности субъектам, что ему откровенно начхать на деньги, на имидж и на мнение общественности. Однако это бы ударило по Вейфорду. Иногда в Эйдэне просыпалась совесть, и он не торопился ставить дона под очередной удар своей экспрессии.

- Иногда мне кажется, что ты презираешь их еще больше, чем я. Хотя… не кажется, так и есть. Видимо, у тебя больше причин, - зашептал Эйдэн столь горячо, что посторонним наблюдателем могло показаться, будто он призывает Вейфорда уединиться. Никто не мог догадаться, что художник действительно всего лишь тихо говорит то, что не предназначено для чужих ушей. Нет, он не вел себя вызывающе, он просто всегда был таким, иначе не умел. И мог говорить о самых серьезных, а иногда и неприятных вещах вот так – задыхаясь от возбуждения. Никто ведь не знал, что на встречи и в места, где может оказаться Вейфорд, Эйдэн приходил без предварительной дозы. А значит, не мог воспринимать происходящее и окружающих адекватно. Он плыл и плавился в своих фантазиях, растекаясь, распыляясь позолотой на пальцах, с невероятным трудом сдерживаясь, чтобы не схватиться за холст и кисти. За не задурманенный опиумом до состояния адекватности рассудок приходилось расплачиваться. Обычно Эйдэна хватало ненадолго. Узнаваемая дурнота уже подкатывала комом к горлу, лица людей расплывались комичными гримасами, обостряя приступ паранойи. Художник уже не ластился, он судорожно цеплялся скрюченными пальцами за пиджак Вейфорда…
- Ингви… Ингви… уведи меня отсюда… они… пугают… не могу…
Это был предел. Каждая выставка заканчивалась именно так – художник убегал примерно на середине. К этому давно привыкли и не обращали внимания. Некоторые даже делали ставки на время – сколько на этот раз продержится Мур. Многие, да почти все знали, что он наркоман. Считали, что спешит за дозой, что начинается ломка. Он мог и без опиума сейчас. Все равно что: мастерская и забыться, нырнуть в создание нового полотна, отвязный секс, на крайний случай – просто тишина и полное уединение. Есть много способов избавиться от всепоглощающего мрака паранойи, опиум лишь – самый быстрый. И тогда он сможет снова улыбаться и смотреть на мир ясными глазами.
Но это потом, когда уйдет, когда сможет. Сейчас же он хватался за Вейфорда, как за единственный островок спасения. Один из немногих, чье присутствие Мур переносил спокойно. Более того, даже умиротворялся рядом с ним, мог справиться с накатывающей дурной волной. Держаться. Улыбаться и делать вид, что именно он утаскивает дона Валлоне, а не истерично цепляется за его помощь.